Отправной и совершенно спонтанной точкой этого рисования была попытка справиться с растерянностью и вынужденной изоляцией в эпоху пандемии. Вектор движения в сторону спасения не теряет актуальности, но само творчество Сергея Андриевича за это время приобрело дополнительные смыслы, и из этой полу-игры выросло нечто непредсказуемое.
Уже четвертый год доска как материал – предмет азартных поисков самого автора, его друзей и родственников. За это время образовался целый арсенал деревяшек – от антикварно-мебельных фрагментов, створок крестьянского буфета из окрестностей Сондуги до выцветших наверший забора, обнаруженных на местной помойке. Доска – материал, как мне представляется, трудный, диктующий свой способ взаимодействия, и в этом смысле интересно наблюдать, как в каждом отдельном случае автор поддается диктату, или наоборот пытается его преодолеть.
Что касается предметов, оказавшихся в зоне внимания художника – по большей части это то, что окружает его в московской квартире и в деревенском доме; то, что всегда было объектом симпатии. На фоне этого неравнодушия к натуре, «модели» выстраиваются в некую портретную галерею, где, похоже, каждая из них стремится занять достойное место – и следить за развитием этой интриги как минимум интересно.
Не менее увлекательно наблюдать, как складывается маршрут самого автора: держа в уме имена кумиров, – Сезанна, Митрохина, Моранди, много кого еще – он упорно двигается своей дорогой, сталкиваясь, впрочем, с вопросами общими для всех, кто берет в руки кисти и краски.
Портретирование рюмок, стаканов и прочих форм органического и неорганического происхождения – занятие камерное. Здесь важно то, что в конкретной исторической точке оно стало в каком-то смысле целительным – не только для художника, но и для многих, у кого в доме оказались его работы. Терапевтический эффект, сработавший в то время, которое казалось небывалым испытанием, а обернулось довольно-таки невинной репетицией проверки человечества на прочность, продолжает действовать.
Уже четвертый год доска как материал – предмет азартных поисков самого автора, его друзей и родственников. За это время образовался целый арсенал деревяшек – от антикварно-мебельных фрагментов, створок крестьянского буфета из окрестностей Сондуги до выцветших наверший забора, обнаруженных на местной помойке. Доска – материал, как мне представляется, трудный, диктующий свой способ взаимодействия, и в этом смысле интересно наблюдать, как в каждом отдельном случае автор поддается диктату, или наоборот пытается его преодолеть.
Что касается предметов, оказавшихся в зоне внимания художника – по большей части это то, что окружает его в московской квартире и в деревенском доме; то, что всегда было объектом симпатии. На фоне этого неравнодушия к натуре, «модели» выстраиваются в некую портретную галерею, где, похоже, каждая из них стремится занять достойное место – и следить за развитием этой интриги как минимум интересно.
Не менее увлекательно наблюдать, как складывается маршрут самого автора: держа в уме имена кумиров, – Сезанна, Митрохина, Моранди, много кого еще – он упорно двигается своей дорогой, сталкиваясь, впрочем, с вопросами общими для всех, кто берет в руки кисти и краски.
Портретирование рюмок, стаканов и прочих форм органического и неорганического происхождения – занятие камерное. Здесь важно то, что в конкретной исторической точке оно стало в каком-то смысле целительным – не только для художника, но и для многих, у кого в доме оказались его работы. Терапевтический эффект, сработавший в то время, которое казалось небывалым испытанием, а обернулось довольно-таки невинной репетицией проверки человечества на прочность, продолжает действовать.
Мария Михайлова
